Ранее в данной серии статей я несколько раз использовал термины «индуцированные контрпереносные чувства» и «проективная идентификация». Сейчас я попытаюсь прояснить эти процессы несколько подробнее и дать этим достаточно абстрактным терминам некоторое «тело», связав их с концепцией Райха о «вегетативной идентификации» и теорией Статтмана об «органическом переносе».

Проективная идентификация и органический перенос

Маартин Аальберсе 

(Projective Identification and Organic transference by Maartin Aalberse in En&Ch, vol. 25, no 1, April 1994, p. 59-76)

 Ранее в  данной серии статей я несколько раз использовал термины «индуцированные контрпереносные чувства» и «проективная идентификация». Сейчас я попытаюсь прояснить эти процессы несколько подробнее и дать этим достаточно абстрактным терминам некоторое «тело», связав их с концепцией Райха о «вегетативной идентификации» и теорией Статтмана об «органическом переносе».

     Сначала я опишу четыре основных аспекта проективной идентификации, опираясь на статью Томаса Огдена, проясняющую эту тему (Ogden, 1979).

     Поскольку понятие проективной идентификации является «одним из самых нечетко определенных и не до конца понятых психоаналитических концептуализаций» (Ogden, там же), я приведу ряд иллюстраций и небольшой пример из практики, демонстрирующий серию проективных идентификаций, отчасти в хорошей, отчасти - в плохой обработке.

     Сама эта тема будет затронута в одной из последующих статей, где будут обсуждаться различные формы доэдипова контрпереноса, а в данной главе я начинаю описывать некоторые важные для терапии моменты в форме некоторых рекомендаций относительно того, что стоит делать и чего делать не стоит ("do’s and don’ts").

     В конце данной главы я вернусь к примеру из практики в духе «если бы я сейчас смог сделать все заново и по-другому» и попытаюсь прояснить, каким образом правильное применение современных психоаналитических техник могло бы привести к более успешной терапии.

     Все это, я надеюсь, прольет дополнительный свет на существенные аспекты терапии клиентов с доэдиповой структурой и продемонстрирует эффективность некоторых методов, разработанных Спотницем (Spotnitz) и др.

     Прошло некоторое время, прежде чем я смог внятно произнести термин «проективная идентификация» (на голландском языке он звучит еще более неуклюже, чем на английском), но гораздо больше времени мне понадобилось, чтобы понять динамику, которую охватывает это достаточно громоздкое понятие.  Только после того, как я прочитал и перечитал уже упомянутую статью Томаса Огдена, все это начало обретать для меня определенный смысл.

     Огден описывает четыре аспекта процесса проективной идентификации:

1) Идея/фантазия некоего человека избавиться от какого-то аспекта себя (чувства, импульса или образа себя) и перенести или спроецировать его на другого в надежде, что тот будет функционировать как контейнер, с содержанием которого он будет тесно связан или идентифицирован.

2) Человек, который должен служить контейнером для проецируемого содержания, побуждается тем, кто проецирует (назовем его «проектором»), вести и/или чувствовать себя так, как будто он на самом деле «является» носителем проецируемого содержания. Для этого «проектор» использует довольно сильное давление на «контейнер». Приведу пример: если я хочу выплеснуть на тебя, дорогой читатель, свое отчаяние, я постараюсь спровоцировать тебя таким образом, чтобы ты почувствовал себя несчастным и опустошенным. Одним из способов сделать это может быть использование в нашей коммуникации абстрактного и неясного языка.

3) Обработка этого спроецированного содержания контейнером произойдет в лучшем случае таким образом, что оно преобразуется в нечто более управляемое. Следуя приведенному выше примеру, вы можете начать чувствовать легкое раздражение и любопытство вместо того, чтобы продолжать чувствовать себя опустошенным.

4) Далее происходит повторная ассимиляция проектором проецируемого содержания. Продолжая пример: если бы на этой четвертой стадии я мог видеть, слышать и чувствовать ваши реакции, я бы очень внимательно изучил, как вы обходитесь с моим проецируемым на вас  отчаянием, и усвоил бы ваш способ справляться с ним; я бы тоже начал переходить от отчаяния к раздражению и любопытству.

     Я остановлюсь подробнее на каждом из этих четырех аспектов:

l) Человек может захотеть поместить часть себя на внешний объект (контейнер) по двум причинам:

a) Эта часть ощущается как разрушительная для «я» или его мира, рассматривается как враг целостности «я», слишком опасный, чтобы держать его внутри.

б) Эта часть слишком ценна, чтобы держать ее внутри. Человек может чувствовать, что пока он держит ее внутри себя, он рискует тем, что она будет разрушена негативными частями «я» (например, «плохим» отцом). Это можно сравнить с тем, как большинство из нас поступает с драгоценностями: мы не хотим держать их в кармане, откуда их легко украсть или потерять; поэтому мы кладем их в сейф.

     Это проецируемое (хорошее или плохое) содержание в качестве компромисса помещается в человека, с которым проектор чувствует связь, отчасти «сливается». Проектор не может позволить себе полностью избавиться от содержания, поскольку в нем содержится энергия, в которой проектор жизненно нуждается.

2) Проектору необходимо чувствовать уверенность в том, что проецируемое содержание принимается контейнером, а не будет отвергнуто или не затеряется в пустом пространстве. Именно так может чувствовать себя проектор, если контейнер не реагирует и безразличен.

     Единственное, что может дать проектору уверенность в том, что содержание принято–это демонстрация контейнером, особенно невербальная, признаков того, что он чувствует и/или действует в соответствии с проецируемым материалом.

3) Контейнер может быть в состоянии управлять этими индуцированными чувствами и импульсами, что станет исцеляющим фактором  для проектора. Проектор может узнать, что со «…спроецированными чувствами можно жить, не повреждая другие части себя или свои ценные внешние или внутренние объекты. Новый для проектора опыт подобно сплаву  проецируемых чувств, а также определенных качеств реципиента, может даже включать ощущение того, что данными чувствами можно наслаждаться» (Огден). Контейнер также может отказаться принимать спроецированный на него материал, и тогда проектору придется принять в себя обратно худшую версию того, что он хотел поместить вовне. В случае, если контейнер ведет себя тревожно и защищается, проектор будет укреплен в своем страхе перед тем, от чего он хотел избавиться.

4) Контейнер служит для проектора моделью, хорошей или плохой. Поскольку они находятся в постоянном взаимодействии друг с другом, проектор будет получать обратно свою проецируемую и трансформируемую энергию благодаря открытости реакциям контейнера. Реакции последнего  косвенно, а иногда и прямо передают мета-сообщения о спроецированном на него материале, т.е. о том, что он чувствует по отношению к содержанию проекции. Спроецированные на реципиента (контейнер) чувства плюс его мета-чувства и способы трансформации материала будут приняты проектором обратно просто потому, что он не может избежать реакции контейнера.

 

Проективная идентификация в повседневной жизни

     Мальчик напуган своими деструктивными импульсами и поэтому бессознательно проецирует их на мать. С одной стороны, он начинает воспринимать свою мать как пугающую фигуру, а с другой будет провоцировать ее на то, чтобы заставить действовать в соответствии с проекцией, например, проявлять неистовое упрямство, доводя ее до бешенства.

     Мать начнет чувствовать эту ярость, переживая ее как собственную; ей может даже захотеться убить мальчика.     

     При невозможности принять эту индуцированную ненависть она может компенсировать ее чрезмерной снисходительностью, уступчивостью, соблазнением и т.д. Это будет иметь как минимум два негативных последствия: мальчик не научится адекватно перерабатывать свою деструктивность; он также не получит соответствующих ограничений. И то, и другое может увеличить вероятность того, что мальчик станет еще более трудновоспитуемым и неуправляемым.

     Будучи не в состоянии сдерживать индуцированные импульсы, мать также может потерять контроль, стать жестокой и  применять физическое насилие к мальчику; она может прийти в ужас от индуцированных чувств, усиливая ужас мальчика; или почувствует себя обиженной («мама не сердится, она грустит»). Во всех этих трех случаях страх и чувство вины мальчика за свою деструктивность будут усиливаться.

     Если у матери не такой сильный внутренний конфликт по поводу переживания ненависти  и есть ясное осознание своих границ, она сможет лучше справиться с индуцированной деструктивностью, твердо и последовательно говорить мальчику «нет!» и дисциплинировать его конструктивным образом. Это обеспечит мальчику ясные границы и связанную с этим безопасность. Мать также станет для сына примером того, как превратить деструктивный гнев в конструктивную напористость и силу. В результате идентификации мальчик научится самоутверждаться и уважать границы других людей, вместо того чтобы развивать садо-мазохистский паттерн поведения.

     Еще один, к сожалению, слишком распространенный пример влияния проективной идентификации - это тот факт, что дети, подвергшиеся насилию, очень рискуют оставаться жертвой и позже в своей жизни.

     Будучи беспомощными детьми, они идентифицировали себя с агрессором и верили, что заслужили боль, оскорбления и наказание. Позже они будут не только посылать сообщения типа «пни меня еще раз» (Берн), но и «сбрасывать» неинтегрированные садистские импульсы, с которыми идентифицировались, на других людей. Если им повезет, они спроецируют импульсы на тех, кто сможет их трансформировать в более здоровые формы отстаивания своих потребностей. Но, вызывая садистские импульсы в людях, которые менее способны к саморегуляции, такие дети неосознанно побуждают их действовать соответствующим образом. И тогда трагедия повторяется - в том числе, как это ни прискорбно, и в кабинетах некоторых терапевтов - и модель поведения жертвы закрепляется.

 

 

Андреас, пример из практики

     Андреас, довольно привлекательный внешне, успешный, но в то же время крайне самовлюбленный мужчина лет тридцати, показался мне ребенком в мужской одежде. Его голос был неестественно мягким, и ему было очень трудно установить зрительный контакт со мной. Он жаловался на симптомы стресса и неспособность строить стабильные отношения, мог сильно влюбиться и привлечь женщину, которую так сильно хотел, но через некоторое время чувствовал глубокое разочарование и непонимание со стороны партнерши. Мой клиент понял, что был слишком требовательным, но не мог отпустить эту модель поведения).

     Ему было очень трудно заниматься работой с телом из-за страха стать более требовательным при возникновении гнева и слишком слабым и подавленным, переживая печаль. По этой причине мы провели еще несколько спокойных занятий, в основном с использованием образов и гештальт-методов; ничего особенно впечатляющего не происходило, но я был терпелив с ним. Работать более непосредственно с его сопротивлениями тоже было трудно; столкновение с ними, пусть даже мягкое, означало для него нарциссическую травму, и только позднее я понял, что мне удалось бы добиться большего, если бы я более последовательно пытался трансформировать его сопротивления в более откровенный негативный перенос.

     Постепенно я стал все больше и больше чувствовать себя неудачником. Несмотря на то, что Андреас, хоть и медленно, продвигался вперед, и казалось, достаточно высоко ценил мои усилия, во мне стали преобладать чувства вины и стыда. Я понимал, что ощущение неудачи и чувство вины, по крайней мере, отчасти было вызвано им самим, и что я стал для него разочарованной, неэмоциональной матерью. Поначалу меня не очень беспокоило, что я разочаровываю его.

     Я чувствовал себя более или менее нормально в том, что я не идеален;  другими словами, в значительной степени я мог трансформировать переживание своего чувства неудачи в «не идеального, но достаточно хорошего». Из опыта работы с ним я знал, что он еще не готов честно признать свои чувства к матери, а тем более чувство собственной глубокой неадекватности и неполноценности.

     Через несколько сеансов туман для Андреаса немного рассеялся, когда во время разговора с женщиной-коллегой он разрыдался после пары ее вопросов.

     Андреас не был неофитом в психотерапии и понял, что эта коллега была для него идеальной матерью, кем я никогда не смог бы быть, «поскольку был мужчиной». Поэтому он оправдывал меня...И так эффективно, что я не чувствовал в себе никакого гнева. Совершенно иррационально я чувствовал что-то вроде: «все в порядке вещей». Рационально я понимал, что он отвергает и принижает меня, поэтому вопрос «Почему я парализую свой гнев?», который я задал себе несколько позже, озадачил меня. Слишком поздно я понял, что паралич, который я ощущал, включал в себя, по крайней мере, отчасти, паралич, который он испытывал по отношению к своей матери. Другими словами, это чувство было отчасти индуцировано Андреасом.

     Так или иначе, я проявил свое, казалось бы, отсутствующее раздражение. Я начал оказывать на Андреаса давление и попытался заставить его повернуться лицом к матери. Когда я сказал ему, что он чувствует глубокое разочарование в своей матери, что она его подвела, он сказал: «Да, она меня совсем не понимала, но она старалась изо всех сил, поэтому ничего не могла поделать» (уже позже я понял, что «это в порядке вещей»). Андреас также сказал, что не имеет смысла говорить с ней, потому что она слишком далеко. В тот момент я не понял, что на самом деле он сказал мне: «Ты слишком далеко от меня»! Вместо этого я ответил: «Да, она слишком далека от тебя! Скажи ей это!». Здесь я отреагировал то, что делал Андреас по отношению к своим партнершам: я был слишком напористым, требовательными неудовлетворенным его поведением, так же, как он был недоволен своей матерью/партнершами. Оглядываясь назад, я понимаю, что неудивительно, что Андреас  был не в состоянии сделать больше, чем вербализировать «правильные слова как хороший, но фактически парализованный мальчик. Через несколько сессий он сказал мне, что хочет прекратить терапию, потому что нашел новую девушку, был глубоко влюблен, и чувствовал очень сильную мотивацию сделать с ней все по-другому и т. д. Андреас понимал, что не все его проблемы решены, и что позже он мог бы рассмотреть возможность прохождения групповой терапии, потому что  хотел научиться быть в более близких отношениях со сверстниками, что групповой формат был бы лучше для него, чем индивидуальный.  Думаю, Андреас почувствовал облегчение, когда я сказал (но почему я это сказал?), что в ближайшие несколько месяцев у меня не будет места для него в моей группе... Это просто было «в порядке вещей», найти другого терапевта. Он попрощался со мной очень дружелюбно, но... забыл оплатить свой последний счет.

     Я представил этот случай потому, что он иллюстрирует последствия избегания работы с негативным переносом и контрпереносом при работе с нарциссическими темами, и демонстрирует некоторые индуцированные у терапевта чувства.

     Сначала Андреас вызвал у меня чувство несостоятельности и провала, спроецировав на меня свой образ некомпетентной матери. В основном он вызывал эти чувства тем, что «делал то, что должен был делать, но вполсилы». Он посылал мне много сообщений, подразумевающих «то, что ты делаешь, не работает, недостаточно хорошо, не подходит», оставаясь при этом внешне дружелюбным со мной. Пока я мог жить с этими чувствами, в терапии все же наблюдался некоторый прогресс.

     Затем он вызвал во мне чувство паралича, проецируя на меня чувства, которые испытывал по отношению к своей матери: как можно было злиться на мать, которая делала все возможное, но только не могла его понять? Как он мог злиться на нее за то, что она не понимала его? Это было «частью ее природы».  Отчасти Андреас вызвал во мне этот паралич тем, что был так «великодушен и снисходителен» ко мне, как и к своей матери. Он не мог открыто злиться на меня / свою мать, он мог делать это только косвенно, заставляя меня терпеть неудачи.

     В  итоге я стал проявлять требовательность, а он оставался всепрощающим и понимающим по отношению к своей матери. Провоцируя при этом мои импульсы, саботируя каждое мое вмешательство, и, вероятно, я уловил его косвенную критику в свой адрес («Она/ты слишком далеко»).

     В конце данной статьи я вновь воспользуюсь своим воображением, чтобы проиллюстрировать, как методы, которые я описываю в этой серии, можно было бы применить в терапии с Андреасом, что, возможно, привело бы к лучшему результату.

     Но прежде я хочу обсудить два вопроса, которые могут возникнуть в связи с теорией проективной идентификации: «Когда ребенок способен использовать проективную идентификацию» и «Каковы могут быть соматические эквиваленты проективной идентификации»?

 

Проективная идентификация и стадии развития

     Проективная идентификация отчасти связана с попыткой избавиться от некоторых частей «я» из желания поместить их в какой-либо внешний объект (контейнер). Это предполагает, что у клиента уже присутствует определенное осознание внешнего объекта, т.е. существует дифференциация «я - объект». Строго говоря, это означает, что этот процесс не может возникнуть ни до симбиотической стадии развития, ни в случае глубокого нарциссического переноса, когда происходит сильное слияние клиента с терапевтом. Тем не менее, индуцирование чувств в матери/терапевте происходит и до наступления фазы дифференциации в развитии ребенка, и в случае глубокого слияния терапевта и клиента в терапии.

     Здесь можно предположить два ответа:

     - Возможно, слияние ребенка с матерью и клиента с терапевтом не абсолютно, и уже сразу после рождения существует некое осознание сепарации. Ребенок «знает», что он отдельное существо, но чувствует себя единым с матерью. Маргарет Малер в своей монументальной публикации «Психологическое рождение ребенка» постулировала, что особенно в аутистической, а также симбиотической фазе ребенок пребывает в состоянии недифференцированного единства. Несмотря на то, что ее книга получила всеобщее признание, ее теория недифференцированности на ранних стадиях развития ребенка все больше подвергается сомнению. Более поздние исследования  указывают на вероятность того, что уже новорожденный осознает свою отделенность, только не может отрефлексировать это (Matthys, 1989). Это означает, что концепция проективной идентификации применима и к этим ранним, т.н. «недифференцированным» стадиям. И, конечно, клиент в глубокой регрессии или даже психотическом состоянии осознает существование «внешнего мира», в котором могут существовать хорошие и плохие потенциальные объекты (контейнеры) для проекций.

     - Возможно также, что у ребенка/клиента не было никакого намерения переносить  некоторые аспекты себя на внешний объект. Человек просто хотел быть понятым, не обязательно желая освободиться от своих чувств или импульсов. А объект проекции (родитель или терапевт) так сильно хотел понять ребенка или клиента, что стал открыт для всех невербальных посланий, которые непроизвольно ему посылались. Такую настройку на глубокие соматические процессы другого человека Райх назвал «вегетативной идентификацией». В результате внимательного наблюдения и вегетативной идентификации мать или терапевт чувствует в своем собственном теле вегетативные ритмы, схожие с ритмами ребенка или клиента, и придавая им смысл, понимает чувства другого.

 

Соматические аспекты проективной идентификации

     Райх писал о намеренном усилии терапевта идентифицироваться или, как говорит об этом Боаделла, входить в резонанс с вегетативными ритмами клиента. Джей Статтман описывает этот процесс вегетативной идентификации как частый и непроизвольный  процесс, объясняющий большинство индуцированных контрпереносных реакций, которые являются основным предметом рассмотрения данной статьи. Статтман, называя  этот процесс «органическим переносом», разъясняет, как осознанный или неосознанный поиск контакта одного человека с другим ведет к «присвоению» его паттернов напряжения, дыхания и движений. В результате он до определенной степени начинает чувствовать то же самое, хотя интерпретирует и интегрирует эти ощущения и чувства по-своему – так же как объект проективной идентификации трансформирует проецируемое содержание по-своему, либо исцеляя проецирующего, либоеще  больше усугубляя его состояние.

     На самом деле процесс органического переноса легче продемонстрировать, чем описать словами. Джей использует такой прием: в середине предложения он вдруг задерживает дыхание… и большинство людей, слушающих его, делают то же самое, сначала даже не замечая этого.

     Это демонстрирует важный аспект процесса передачи чувств от одного человека другому или их индукции в объекте проекции (контейнере). Когда «получатель» хорошо сонастроен с «посылающим», тому потребуется минимум усилий.

     Более того, когда «получатель» открыт своим переживаниям больше, чем «посылающий», он может осознанно пережить то, что тот не способен/не может  сделать. Другими словами, «получатель» сможет пережить то, от чего, неосознанно проецируя, пытается избавиться «посылающий». Например, когда клиент задерживает дыхание, терапевт также делает это и начинает испытывать тревогу, как и клиент. Но в отличие от клиента терапевт может почувствовать желание двигаться, кричать или сжимать кулаки и осознать, что за испытываемой тревогой скрывается нарастающий гнев, который не позволяет себе почувствовать клиент. Терапевт же, к счастью, может это, не позволяя гневу овладеть собой.

     Когда «посылающий» неосознанно почувствует, что «получатель» до определенной степени идентифицировался с его состоянием и может с ним справиться, он начинает ощущать себя увереннее, осознавать, что понят на глубоком «органическом» уровне и испытывать единство с объектом проекции. Другими словами, такая  вегетативная идентификация приносит «посылающему» удовлетворение и успокоение, а то, что «получатель» успешно справляется со «спроецированным» или «органически перенесенным» опытом, не только успокаивает «посылающего», но и дает ему модель для подражания.

     Такое подражание в значительной степени неосознанно: «посылающий» следует моторным паттернам «получателя», о чем свидетельствуют многочисленные исследования (Marshall, 1988). В одном из таких исследований Барри Кауфман продемонстрировал, что дети-аутисты легче идут на контакт, когда другой человек адекватно отзеркаливает их, и начинают, крайне осторожно, остерегаясь какого-либо принуждения, подражать ему (Kaufman). Следование моторным паттернам «получателя» и подражание им означает идентификацию с ним и до определенной степени присвоение его соматического состояния.

     Подводя итог сказанному выше, я надеюсь,  что это поможет дать некоторую соматическую основу такому достаточно абстрактному понятию, как проективная идентификация. В результате органического переноса один человек («посылающий») может вызвать в другом («получателе») те чувства, которые испытывает сам. Когда «получатель» в некоторой степени отзеркаливает соматическое состояние первого, тот понимает, что его (неосознанное) послание и соматическое состояние приняты. Он чувствует себя понятым, испытывает большую близость с «получателем», немного успокаивается и расслабляется. Он может ощутить еще большую уверенность, если почувствует (осознанно или нет), что тот другой в состоянии успешно справиться с возникшими ощущениями. В результате «достаточно хорошего отражения», а также благодаря снижению уровня тревоги «посылающий» станет отзеркаливать «получателя» и интернализовывать его отношение и соматическое состояние, которое является трансформированной и улучшенной версией его исходного состояния.

     И если быть совсем кратким: у соматического эквивалента благоприятной проективной идентификации есть три аспекта:

     - непроизвольный перенос соматического состояния,

     - трансформация этого состояния «получателем»,

     -непроизвольная имитация трансформированного соматического состояния  «посылающим».

 

Комплементарные реакции терапевта

     Представленное выше описание объясняет, как терапевт, отчасти непроизвольно, принимает позицию (роль, соматическое состояние), симметричную той, в которой находится клиент, и как он благодаря лучшему осознаванию также переживает чувства и импульсы, которые клиент отвергает. Однако довольно часто этот процесс бывает более сложным. Терапевт может принять комплементарную роль: клиент идентифицируется с одним полюсом, а терапевт с другим, противоположным. Предлагаю несколько примеров:

     Факторы, которые могут привести к занятию терапевтом комплементарной позиции:

(1)                  У терапевта могут быть личные проблемы с проецируемыми чувствами, он может испытывать неприязнь к данному клиенту или находиться в негативном, антагонистичном состоянии из-за стрессов в своей личной жизни. В этом случае выход из тупиковой ситуации один: терапевт может прямо или косвенно извиниться перед клиентом и работать над разрешением своих проблем.

(2)                  Терапевт пытается скомпенсировать сильный дисбаланс клиента. Пример: когда клиент переживает сильнейший истерический эпизод, терапевт обособляется, становится бесстрастным и рациональным (шизоидным) для компенсации хаоса, создаваемого высокозаряженными псевдо-чувствами обоих(старается успокоить клиента и избежать индуцированного безумия). Здесь неизбежна эскалация, при которой терапевт все более и более отстраняется, а клиент все более и более возбуждается – паттерн, который в другом тексте я называю «противостояние лед-огонь» (Aalberse, 1993). Самое лучшее, что терапевт может сделать в такой ситуации – внутренне принять и присвоить ту часть полярности, которую он  подавил в себе, в данном случае «переживающее, чувствующее я», и попытаться больше быть в контакте с собственными чувствами.

(3)                  Клиент ожидает от терапевта принятия им комплементарной роли и обращается с ним так, как будто это для терапевта «естественно» и неизбежно. Пример: клиент ожидает, что терапевт будет к нему равнодушен и безразличен (может быть, так к нему относился в детстве его кумир). Он избегает контакта глазами и погружается в возбужденный монолог. Терапевт чувствует себя подавленным этим потоком, отверженным и исключенным, он испытывает сильный импульс отстраниться, чтобы выполнить «требование» клиента, а также защититься от его натиска и сохранить самообладание. В повседневном языке этот процесс описывается как «самоисполняющееся пророчество».

     Следующая виньетка иллюстрирует, как терапевт может, сначала сам того не зная, попеременно идентифицироваться с родительской фигурой из прошлого клиента, а также чувствовать то, что чувствовал клиент по отношению к этому родителю.

     Клиентка, которую я назову Верой, тщетно пыталась соответствовать очень высоким стандартам своей нарциссической матери, будучи образцовым ребенком без особых проблем. Конечно, этот паттерн повторялся и в отношении меня. На одной из сессий она старалась быть очень прилежной и  полной решимости выразить свое горе. Я не заметил, что на самом деле она была не только настроена решительно, но и довольно нетерпелива по отношению к себе. Она «от всего сердца» согласилась со мной, когда я предложил сделать что-то, что могло бы помочь ей распустить панцирь в области горла. С постепенно нарастающим нетерпением я работал с ее достаточно напряженными мышцами вокруг ключиц, тем самым фактически становясь похожим на ее требовательную мать. Вера «превратилась в ребенка», который не мог сделать «это» так, как я / мать хотели бы. Ее беспомощность усилила мое нетерпение, и я начал давить немного сильнее, игнорируя ее скрытую тревогу. Конечно, это не сработало. Вера стала еще более беспомощной, а я начал отвлекаться и думать о других, более сговорчивых клиентах. Вера очень раздражалась из-за собственной беспомощности. Затем произошло нечто интересное и важное. Я сам начал чувствовать себя беспомощным и несостоятельным. Я чувствовал себя потерянным, очень одиноким, стыдился и подвергал себя уничтожающей критике. Я начал понимать происходящее между мной и Верой, что помогло мне расслабиться и почувствовать сострадание. Я сказал ей: «Такое впечатление, что здесь есть очень требовательный взрослый и ребенок, который чувствует себя совершенно никчемным. Мне кажется, что твоя мать находится прямо здесь, в комнате, нетерпеливо смотрит на тебя сверху вниз, а потом уходит, потому что ты такой трудный ребенок и не можешь сделать то, чего она от тебя ждет. И мне кажется, когда твоя мать была такой, ты чувствовала себя ни к чему негодной неудачницей, очень виноватой и пристыженной».

     Несмотря на то, что эта интерпретация оказалась весьма эмпатичной и полезной, оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, почему я так тщательно объяснял ситуацию; неужели я снова вел себя как идеальная мать, которая демонстрирует свое «умение жить»? Пытался ли я снова стать идеализированным объектом для Веры? Соревновался ли я с ее матерью, как это безуспешно пыталась делать Вера? Я мог бы пойти более простым путем и спросить ее, как она ощущает мои прикосновения, что говорят ей мои руки, и задать другие «объект-ориентированные вопросы» (о них мы поговорим в следующей главе). Тогда, вполне вероятно, она бы сама поняла то, что я так старательно интерпретировал для нее. Наверное, я также отчасти хотел исправить свою неудачу не только для пользы Веры, но и для того, чтобы поднять несколько уязвленную собственную самооценку.

     Вера была очень тронута, когда я рассказал ей о своих «наведенных догадках», и ответила со слезами:

     «Я не нужна ей такой. И если я ей не нужна, я не хочу жить». В глубокой тоске она воскликнула: «Я не хочу жить, я не хочу жить».

     Поскольку сам я за несколько минут до этого чувствовал себя таким же никчемным, как она сейчас, мне было довольно легко разделить ее боль, и, вероятно, поэтому она еще глубже, чем когда-либо, погрузилась в свою отчаянную никчемность. Остальная часть сессии прошла очень хорошо, и мы оба были тронуты и почувствовали огромное облегчение.

 

Коммуникативная функция проективной идентификации

     В соответствующей литературе термину «проективная идентификация» часто придается негативное значение. Роберт Лэнгс, например, неоднократно называет ее демпингом или «сбрасыванием» (что, конечно, звучит менее неловко и не так труднопроизносимо, но придает этому процессу негативный оттенок). Да, у проективной идентификации есть негативные стороны:

-«отправитель» (или «проектор»)[1] ставит себя в крайнюю зависимость от того, как «получатель» («реципиент», «контейнер» справится с проецируемым материалом;

-у «получателя» могут возникнуть проблемы, потому что ему приходится справляться с чувствами и импульсами, которые в определенной степени не являются его собственными и которые часто бывают довольно болезненными, запутанными и даже безумными;

-«отправитель» в некоторой степени давит на «получателя», манипулирует им и контролирует воздействие проецируемого материала.

     Однако процессы проективной идентификации и органического переноса также имеют важные коммуникативные и образовательные аспекты:

- они играют важную роль в установлении взаимопонимания и глубокой эмпатии: «получатель» приобретает довербальное (соматическое, вегетативное или органическое) понимание того, что переживает отправитель.

-«отправитель» может научиться новым сенсорно-моторным реакциям, подражая «получателю».

     Я хочу проиллюстрировать эти две позитивные функции проективной идентификации и органического переноса на примере довольно распространенного взаимодействия матери и младенца.

     Ребенок испытывает дискомфорт и начинает плакать; он плачет не только для того, чтобы разрядить свое напряжение, но и для того, чтобы добиться понимания и вызвать полезную/желаемую для себя реакцию. Мать слышит и видит дистресс ребенка и сама начинает страдать. Она берет его на руки, пытается, вторя ребенку, выразить своим голосом его страдание и боль, тем самым давая ему почувствовать, что он не один, что мать «принимает его дискомфорт» и трансформирует его. Последнее она делает, повторяя за ребенком его звуки, но не совсем точно, а более мягко и нежно; она также укачивает ребенка, пытаясь успокоить его и облегчить собственный дискомфорт.

     Отчасти стараясь вспомнить, что помогало ребенку в предыдущих случаях, а отчасти вегетативно идентифицируясь с ним (пытаясь почувствовать в себе то, что чувствует ребенок), мать пытается понять, что его беспокоит. Ребенок чувствует сострадание и сочувствие матери, а также то, как она отчасти трансформирует его плач и беспокойство в другое состояние, и он будет стремиться имитировать этот трансформированный дистресс. Ребенок бессознательно учится немного успокаивать себя. Мать, опираясь на предыдущий опыт и на свое вегетативное понимание, ищет способ еще больше трансформировать общий дискомфорт. Она может погладить живот ребенка и внимательно наблюдает за его вегетативной реакцией.

     Ребенок своими вегетативными реакциями дает матери обратную связь; мать, в зависимости от воспринятой ею обратной связи, продолжает мягко поглаживать живот ребенка или пробует что-то другое. Таким образом, ребенок сенсорно узнает, что существуют различные способы успокоения, преодоления такого рода дистресса. Эти «знания» будут храниться в его теле и памяти, другими словами, ребенок интернализует дальнейшие способы трансформации дискомфорта.

 

Практическое значение

     Еще один позитивный аспект теорий проективной идентификации и органического переноса заключается в объяснении того, как «получатель» может способствовать благополучию и росту «посылающего». Я приведу здесь некоторые соображения относительно того, как именно терапевт может реализовать эту целительную функцию. В последующих публикациях я более подробно опишу, «как это сделать».

     В целом для адекватного разрешения процесса проективной идентификации необходимы следующие условия:

1)   Терапевт должен быть открыт для индуцированных чувств и импульсов, оставаться с ними, позволять им развиваться более интегрированно и прояснять их. Он старается определить свое соматическое состояние: «Мне трудно дышать, мои плечи и шея напряжены, я испытываю тревогу и раздражение, я пытаюсь контролировать раздражение и бессилие». Добавляя некоторые из своих терапевтических ресурсов, например, принятие, заинтересованное осознавание, честность, мужество исследователя, другими словами, способность к здоровому переживанию, терапевт начинает трансформировать спроецированное содержание и воплощает для клиента «обезвреженную», исправленную версию этого.

2)   Затем терапевт ищет пути установления контакта с клиентом, основываясь на своих контрпереносных чувствах.

     Может случиться, что клиент настолько запутан, находится в смятении и не готов к прямой встрече с контрпереносом терапевта. Тогда лучшее, что может сделать терапевт, просто позволить чувствам быть, «быть беременным ими», носить их в себе, демонстрируя таким образом клиенту, что с ними можно жить. Такое переживание в себе этих иногда очень тяжелых чувствможет быть облегчено, если терапевт в состоянии понять их смысл. Это означает, что терапевт может связать эти чувства с тем, что ему уже известно о прошлых отношениях клиента.  Когда терапевт осознает, что ощущаемые им чувства клиент, возможно, переживал в определенные травматические периоды своего детства, ему легче оставаться спокойным в этом хаосе и занять более ясную метапозицию. Кажущаяся похожей на ранние деструктивные отношения ситуация может привести к коррекции переживаний, к другому, более здоровому исходу.

     Клиент внимательно наблюдает, как терапевт (с которым он отчасти идентифицирован) справляется со спроецированным содержанием и усваивает нечто ценное для себя. Терапевт же работает как с чувствами клиента, так и с собственными: отчасти он следует потоку переживаний клиента, отчасти осуществляет «внутреннюю работу» по трансформации своих контрпереносных чувств.

     Если клиент не способен занять метапозицию, но готов к более динамическому взаимодействию, или для него лучше отойти от слишком рассудочной установки, терапевт может «разыграть» свой контрперенос. Этот способ будет описан позже.

     Здесь я просто приведу один короткий пример.

     Терапевт чувствует, что хочет отстраниться, и делает это так, чтобы это было очевидно для клиента, с отношением игривого любопытства, таким образом «обезвреживая» спроецированное содержание. Предполагается, что терапевт воплощает в себе определенную проецируемую на него часть клиента (его «внутреннего ребенка» или «внутреннего родителя»). Если клиент не реагирует на это отстранение, терапевт может описать ему свои чувства, свое желание отстраниться и связанные с этими чувствами образы. Подобно шаману он входит в измененное состояние, по крайней мере, отчасти индуцированное клиентом, и исследует созданный динамикой переноса-контрпереноса мир.

     Даже если иногда (но определенно не всегда!) эти контрпереносные чувства могут очень хорошо совпадать с некоторым ранним опытом взаимодействия клиента с другими людьми, реконструкция прошлого не является основной целью. Задача состоит не в том, чтобы вспомнить прошлое, а в том, чтобы вызвать у клиента адекватную реакцию на саму отстраненность. Важно, чтобы терапевт не был слишком непреклонным или непоколебимым в своем самовыражении. Излишняя ригидность не поможет клиенту стать более творческим, полезнее будет гибкость и чувствительность терапевта.

     Терапевт может также избрать более открытый интерпретативный подход, пытаясь объяснить клиенту, как его прошлые отношения повторяются в настоящем. Наиболее тактичным, удовлетворяющим и динамичным способом будет вербально или невербально обнаружить перед клиентом свой контрперенос и попытаться вместе выяснить корни данной динамики переноса-контрпереноса.

     В зависимости от стиля бондинга между терапевтом и клиентом, такое исследование может принимать различные формы (более подробное описание процесса бондинга в терапии см. Aalberse, 1993).

     Приведу некоторые примеры:

а) При бондинге, фокусированном на перинатальной динамике, терапевт может сказать: «Мне хочется отказаться от тебя. Как ты думаешь, в чем дело, что со мной? Что приводит меня в отчаяние? Что это говорит обо мне?» Если терапевт сможет соединить интерпретации клиента и его восприятие, он выступит в роли определенного рода «матки», вместилища негативного опыта, который клиент еще не способен присвоить. Благодаря такому безопасному «поддерживающему окружению» клиент начинает интернализировать способность к контейнированию и таким образом учится трансформировать свой страх прошлого, что обеспечивает возможность появления ассоциативных воспоминаний.

б) При напитывающем бондинге, нацеленном на утверждение права клиента на его собственные желания и потребности, терапевт может сказать: «Я чувствую себя опустошенным. У меня совершенно не осталось энергии на тебя. Какова твоя реакция на это? Тебе знакома такая ситуация? Какая моя реакция была бы более благоприятна для тебя?». Даже если терапевт считает неразумным или невозможным идти навстречу желаниям клиента, он проявляет интерес и уважение к этим желаниям. Такое уважительное отношение к желаниям клиента может быть со временем им интернализовано. Желания перестают быть для него травмирующими и токсичными. То же касается состояния «отсутствия энергии»: терапевт сообщает о своем чувстве опустошенности, без агрессии и обвинения клиента в том, что он спровоцировал это состояние.

в) При утверждающем бондинге, когда терапевт хочет побудить клиента к истинной автономии и ответственности, он может сказать: «Мне хочется дать тебе пинок под зад. Мне кажется, что, чувствуя такой импульс, ты воссоздаешь здесь со мной старую ситуацию. Мы могли бы попытаться найти реакцию получше. Как ты отреагируешь, если я скажу: «Ты ленивый трус, будь, наконец, мужчиной!» К чему такая реакция приводила в прошлом? Как теперь ты мог бы отреагировать по-другому?». Терапевт признает индуцированные чувства, но не допускает простого отреагирования. Его импульсы не становятся триггером для порочного круга борьбы за власть, а клиент может научиться обходиться с такими чувствами более творчески.

г) При объединяющем бондинге, когда целью является достижение истинной близости, терапевт может сказать: «Я чувствую себя запутавшимся и подавленным. Что происходит между нами на этой сессии?». Здесь фокус делается на отношениях, на «между», а не на слиянии. Терапевт и клиент вместе исследуют, что чувствует каждый из них и как каждый воспринимает существующую между ними энергетическую связь. Они оба осознают, что находятся в близких отношениях, в которые каждый из них вносит свой личный вклад. Моменты переживания истинной близости, энергии искренней ответственности, потока любви и благоговейной тишины оказывают глубочайший исцеляющий эффект.

     При успешном разрешении процесса в одной из описанных выше форм, когда блокированная энергия трансформируется в потоке взаимодействия, терапевт и клиент могут расслабиться. Если оба расслабятся слишком рано, терапевт может не полностью понять, что происходит, а клиент решить, что индуцированные им чувства нежелательны. В этом случае клиент может усилить свое давление, добиваясь, чтобы терапевт принял спроецированный на него материал, что приведет к усилению симптомов; или же клиент может принять неусвоенное содержание, отягощенное отвержением терапевта. В обоих случаях слишком раннее расслабление терапевта будет препятствовать процессу.

     С другой стороны, если терапевт позволяет индуцированному напряжению существовать слишком долго, или если оно слишком сильно, то оба они окажутся в затруднительном положении. Это наиболее сложная ситуация, к которой может привести проективная идентификация. Во избежание этого терапевт должен хорошо осознавать свое соматическое состояние, а также иметь способность воспринимать и исследовать свои мысли, чувства и импульсы.

     Ниже приведены некоторые довольно общие реакции, которых терапевт должен остерегаться или над которыми ему следует работать:

     - блокировка индуцированных чувств или отстраненность;

     - отреагирование индуцированных импульсов (здесь я снова хочу подчеркнуть разницу между отреагированием, которое является антитерапевтическим, и «разыгрыванием» индуцированных чувств; как я уже упоминал выше, разыгрывание является чрезвычайно заряженной энергетически, возбуждающей и интегрирующей альтернативой более аналитическому подходу к работе с проективной идентификацией);

     - преждевременное предъявление этих чувств и импульсов клиенту;

     - интерпретация появления этих чувств и импульсов просто как плохого признака;

     - интерпретация индуцированных чувств как исключительно своих чувств или, наоборот, как принадлежащих только клиенту;

     - интерпретация индуцированных чувств как «единственно истинных» переживаний клиента;

     - и, наконец, последнее, но немаловажное – страх терапевта сойти с ума. Это может произойти, если клиент проецирует свою психотическую часть на терапевта. Если терапевт сможет выдержать это и противостоять этому переживанию, он сможет удержать клиента от декомпенсации. Другой причиной этого страха может стать то, что переживание этих как будто взявшихся ниоткуда чувств покажется сверхъестественным; на самом деле, по крайней мере, отчасти, эти чувства приходят из бессознательного клиента. Бион «…связывает опыт восприятия проективной идентификации с идеей «мысли без мыслителя» (Огден, 1979). Возможно, этот опыт даст терапевту представление о том, что такое просветление, иначе его первой реакцией может стать: «Нет, спасибо, я не буду больше медитировать!».

 

Проективная идентификация и интерпретация

     Я уже неоднократно указывал на недостатки традиционного психоаналитического подхода в применении к работе с проективной идентификацией и в ее интерпретации.  К уже упомянутым пробелам я бы добавил следующие:

     Процесс может оставаться слишком рассудочным. Несомненно, теория проективной идентификации принимает в расчет примитивные  чувства и архаические паттерны взаимодействия, но основная форма коммуникации остается вербальной и слишком большая доля контейнирования переносится на терапевта. Основная цель интегрирующей психотерапии состоит не в новом понимании и адекватном вербальном выражении, а в углублении опыта, улучшении сенсомоторной координации,  более гармоничном функционировании вегетативной нервной системы, более созидательном и аутентичном самовыражении и более ответственном стиле взаимодействия. Новое понимание и более зрелая ориентация не только способствуют соматической трансформации, но и в еще большей степени они сами являются результатом изменений в организме.

     Старые объектные отношения - не единственный источник чувств, импульсов и ролей, проецируемых на терапевта (терапевт реагирует не только как ребенок и/или родитель). Терапевт также получает проекции архетипических энергий: он побуждается вести себя как пожирающая мать, соблазняющая ведьма, черный маг, трикстер, мать-земля, герой, жрица, мудрый старик/старуха и т.д.

     Формы, которые принимают эти архетипические проекции, в каждом индивидуальном случае определяются многими факторами. Конечно, велико  влияние родительских фигур, таких, какими их воспринимал клиент. Это восприятие в значительной степени определяется конституцией ребенка, его потребностями, силой или слабостью. Ребенок со слабой конституцией будет фрустрирован и напуган чаще, чем ребенок с более благоприятными наследственными параметрами, даже если у этих детей одни родители.

     Это восприятие также связано с обстоятельствами рождения: переживший тяжелое рождение ребенок, которому родовой канал представлялся чрезвычайно агрессивным и давящим, впоследствии будет воспринимать противостояние с родителями иначе, чем ребенок, чье рождение было относительно легким.

     И последний вопрос, который мне бы хотелось обсудить и который часто упускается из внимания в психоаналитическом подходе. Не только прошлое влияет на восприятие настоящей ситуации. Справедливо и обратное: наше восприятие настоящего влияет на видение прошлого. Мы вспоминаем совершенно разные ситуации из нашего прошлого, когда чувствуем себя хорошо и когда подавлены, интерпретируем травматические события детства в одном ключе, а ресурсные -  в другом.

     Это означает, что реконструкция того, что происходило в ранние формативные годы клиента, и того, какими были на самом деле его отец и мать, в принципе невозможна.

     Но, может быть, терапия и не должна заниматься поисками истины о прошлом - скорее, она должна вести к достижению большего баланса и связи. Несомненно, для этих целей также важны интерпретации и реконструкции, лишь с тем предостережением, что клиентам с доэдиповой структурой прямая интерпретация часто не идет на пользу.

     Целительный элемент реконструкции состоит скорее не в раскрытии «истины» о прошлом, а в чрезвычайно утешительном послании, которое заключается в интерпретации: «Боль, с которой мы соприкасаемся сейчас,- это старая боль. Ты чувствовал эту боль (страх, деструктивные импульсы) раньше и ты выжил, пережил это. С тех пор у тебя появилось много новых ресурсов, которыми ты не обладал тогда, так что теперь можно взглянуть на эту боль без прежнего отрицания, а с большим состраданием и пониманием». Для того чтобы это утешительное мета-послание приобрело большую достоверность для клиента, нужно восстановить ранние ситуации, в которых эта боль была вызвана.

     Благодаря такому взгляду в прошлое и описанию взаимодействий, приносивших боль, клиент начинает развивать метапозицию. Это, в свою очередь, является одной из форм усиления эго клиента как беспристрастного свидетеля.

     Способность относить свои переживания к прошлому, к «там и тогда», особенно важна для установления баланса при прохождении клиентом истерической фазы, когда он оказывается захваченным потоком необъяснимых эмоций. Понимание этих процессов может также помочь клиенту принимать ответственность за новые, более адекватные решения, вместо того,  чтобы становиться все более компульсивно-обсессивным.

     Интерпретация «наследия» прошлого может также стать полезной на начальной стадии терапии с ригидными клиентами. Если клиентам еще не знакома энергетическая работа и они боятся отдаться своим эмоциям, им нужно помогать постепенно, шаг за шагом видеть и понимать то, что они чувствуют «там внутри». Только потом они смогут погружаться на глубину. Они почувствуют себя в большей безопасности, если благодаря интерпретациям терапевта, получат некоторое представление о своем бессознательном и защитных механизмах. Как пишет Шварц-Салант: «… Части, обнаруженные терапевтом через проективную идентификацию… предоставляют важную информацию для интерпретации отщепления клиента от его чувств зависти, жадности, ненависти, радости, любви и т.д. (1989, р. 109)».

     В таком случае сначала необходимо активировать у клиента «солнечное сознание, т.е. такие качества сознания, которые способствуют анализу и снятию проекций» (там же, с.110), прежде чем он будет готов быть ведомым «лунным сознанием» и следовать за ним в безвременный мир глубоких чувств и архетипических образов.

     Но я также согласен со Шварц-Салантом, что наступает момент, когда от солнечного сознания нужно на время отказаться. «Тогда Солнце входит во владения Луны и  - на последующих стадиях процесса - Зеленый Лев проглатывает Солнце» (там же). Общей целью, объединяющей юнгианский анализ и эмпирическую психотерапию, является установление гармоничных отношений между сознанием и бессознательным, солнечным и лунным сознанием. Эта цель не может быть достигнута, пока доминирует солнечное, или маскулинное, эго клиента и терапевта.

     Когда и терапевт, и клиент смогут (конечно же, на время) отойти от солнечного сознания, «…они выйдут из области всемогущества терапевта, где он знает больше, чем клиент, и попадут в сферу, где оба могут исследовать свои реакции на их «общие грезы». В этот момент они находятся в психическом материале в той же мере, что и психический материал находится внутри них. Полезность пространственных метафор снижается, приходит образное переживание процессов третьей сферы. Это сфера, в которой в центре внимания находятся отношения как таковые, а не объекты, находящиеся в отношениях (например, комплексы, принадлежащие им обоим или одному из них). Когда терапевт и клиент начинают осознавать, что определяет их связь и характер взаимодействия, вопрос о том, какая часть психического материала кому их них принадлежит, утрачивает для них значение. Они также могут осознать, что их прежние попытки достичь понимания через метафору проекций клиент-терапевт по существу связаны с вопросами власти» (там же).

     Существует также третья возможность использования интерпретаций. Это модель, сформулированная Спотницем: клиент, обладающий слабым эго, приглашается к проецированию своих чувств и образов. Терапевт не интерпретирует ему проекции открыто; он интерпретирует их для себя, чтобы лучше понять динамику процесса клиента. Более глубокое понимание помогает терапевту в выборе интервенций и дает ему некоторую опору в том хаосе, в котором находится его подопечный и в который он может попасть сам. Прямые интерпретации в случае работы с клиентом со слабым эго могут разрушить нарциссический перенос, крайне необходимый ему, и привести к дальнейшему расщеплению тела и ума. С другой стороны, если терапевт в работе с таким клиентом слишком рано откажется от солнечного сознания и способности к интерпретации и погрузится вместе с ним в нелинейные бессознательные процессы высокой степени заряженности, это может стать опасным для них обоих. Необходим некий якорь, связь с биологической «реальностью». Совместное погружение в глубины и одновременный отказ от рациональности могут привести к неуправляемому в амбулаторных условиях процессу.

     Интерпретируя для себя (и про себя) динамику переноса-контрпереноса, терапевт укрепляет свою метапозицию. Если бы он надолго утратил метапозицию, его функционирование могло бы стать психотическим, и тогда и терапевт, и клиент погрузились бы в ад страстей, затопляя друг друга демонической энергией.

     Интерпретация помогает терапевту (повторим: «то, что я чувствую сейчас, отчасти является старой отвергаемой болью клиента, отчасти моим собственным старым отчаянием, страхом и дезориентацией, спровоцированными клиентом; я переживал их раньше, переживу и сейчас»). Спокойствие и уверенность, которые может почувствовать терапевт в результате такой «молчаливой» интерпретации, передаются и клиенту, повышая его базовое доверие.

     Таким образом, интерпретация проецируемого материала может выполнять три функции:

     - способствовать рефлексии во время истерического (аффективного) процесса;

     - давать клиенту «карту» того, куда он может пойти и с чем столкнуться;

     - «молчаливая», осуществляемая для себя, интерпретация помогает ему в выборе направления работы и обеспечивает некоторый порядок в эмоциональном хаосе.

     В завершение я хочу вернуться к случаю Андреаса и попытаться описать, как бы мог развиваться процесс, если бы я лучше справился с его негативным переносом и индуцированными во мне чувствами. Несмотря на то, что данное описание выдумано, я думаю, что реакции Андреаса вполне могли бы быть такими, если бы я действовал иначе, больше в стиле современного психоанализа. Образы на самом деле были настолько живыми, что я на самом деле чувствовал ясный контрперенос и осознавал в процессе многие мета-комментарии, которые вполне могут служить примером «молчаливой» интерпретации, помогающей терапевту в выборе интервенции. В любом случае я думаю, что пересмотр «сценария» имеет смысл сам по себе.

 

Возвращаясь к случаю Андреаса

     Андреас рассказал, как легко ему было заплакать при разговоре с женщиной-коллегой.

     Т: А каковы мои шансы по сравнению с вашей коллегой?

     К: Мне труднее открыться перед вами.

     Т: (присоединяясь к критике К): Что со мной не так? Что мешает вам открыться?

     К: Ну… вы не женщина, в этом все дело.

     Т: (подозревая, что К защищает меня от своей критики, как он это делал с матерью, и осознавая, насколько сильно его сопротивление, я решаю глубже исследовать это): То есть дело не в том, что я делал или говорил, что все было бесполезно; это просто за пределами моей власти и ответственности?

     К: Да, это именно так.

     Т: (возможно, Андреас ставит мне здесь ловушку, проверяя, буду ли я реагировать, как его мать, например, чувствуя облегчение): Вы хотите меня успокоить?

     К: Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя виноватым.

     Т: (возможно он готов к эго-ориентированной интервенции; кажется, онвходит в объектный перенос): Потому что, если я стану чувствовать себя виноватым, вы будете чувствовать себя плохим? Не так ли?

     К: Это было бы несправедливо по отношению к вам: вы делаете что можете.

     Т: (Андреас обращается со мной, как с беззащитным человеком; я начинаю чувствовать себя беспомощным, а Андреас опять ускользает): Возможно, мне нужна ваша поддержка… Почему я не могу вынести критику?

     К: Я думаю, вы могли бы вынести справедливую критику, но вы не приняли бы необоснованные требования.

     Т: (я все еще чувствую себя несправедливо оклеветанным и раздраженным; отчасти это раздражение проявляется в следующем шаге, в форме более интенсивно заряженного самообвинения): Я ничем не помогаю вам, хотя это моя работа, и тем не менее я беру с вас деньги… Это справедливо?

     К: Это вовсе не значит, что вы не выполняете свою работу. Просто я трудный клиент.

     Т: (думаю, это послание от матери: «Ты такой трудный ребенок, я с тобой не справляюсь»; я также замечаю активацию его нарциссической защиты: он обвиняет себя, а не объект): Может быть, я слишком трудный терапевт (я стараюсь следовать его скрытому чувству, что я - «плохой объект», а также хочу показать, что в состоянии вынести его обвинения).

     К: Вообще-то я иногда действительно себя так чувствую. Иногда вы ставите меня в затруднительное положение.

     Т: (свершилось! Но я не должен слишком спешить и подталкивать его): Каким образом я ставлю вас в затруднительное положение?

     К: Ну, вы задаете все эти вопросы.

     Т: (ага! Когда я задаю вопросы, он раздражается, значит, так я могу вызвать его агрессию. Но если я перегну палку, он опять спрячется в свою раковину. Я должен снова перейти к объединяющим и отзеркаливающим утверждениям. Я должен быть осторожным, не быть жестоким садистом, не злоупотреблять силой и контролем, которые я наконец-то начал чувствовать): Почему я должен задавать все эти вопросы?

     К: О, черт! (отворачивается и отстраняется).

     Т: У меня такое чувство, что я дразню вас всеми этими вопросами… Что я злой и несправедливый.

     К (не отвечает).

     Т: Вы как будто говорите сейчас: «Оставь меня в покое и ЗАТКНИСЬ!

     К: Черт, так и есть!

     Т: (молчу, «выполняя его требование», но не испытывая обиды. На самом деле я чувствую себя достаточно хорошо. Возможно, я сейчас становлюсь для Андреаса более «хорошим объектом».

     К: (через некоторое время): Господи, что я здесь делаю?

     Т: А я что здесь делаю?

     К: Вы загоняете меня в угол всеми этими вопросами (делает жест, словно отгоняет меня).

     Т: (повторяя этот жест): Что я говорю этим жестом?

     К: Да пошел ты!

     Т: Вы думаете, я могу это вынести, когда вы говорите мне это?

     К: Думаю, да…(расслабляется и, наконец, приходит в себя).

     Т: (теперь можно продолжить телесную работу, конкретизируя тему «загнанности в угол». Можно предложить Андреасу отталкивать меня, когда я задвигаю его в угол. Если он к этому не готов, можно предложить, поменявшись ролями, самому загнать меня в угол или толкать стену).

 

Перевод В. Березкиной-Орловой

Редакторская правка А. Красько

 

 

Литература:

 

M. Aalberse	One-ness, Quality and Unity, 2nd ed. 1993, private publication.
D. Ehrenberg	The intimate Edge, 1992, Norton.
B. Kaufman	Sun rise, 1976, Harper & Row.
W. Matthys	Weerzien met Margareth Mahler, TijdschriftvoorPsychotherapie, 1989-5.
R. Marshall &V.Marshall	He transference-Countertransference Matriz, 1988, Columbia University Press.
Th. Ogden	On projective identification, 1979, International Journal of psychoanalysis.
N. Schwartz-Salant	The Borderline Personality, 1989, Chiron Publications.